Влад Старостин со своим блогом
Пишите мне на mail@vladstarostin.ru. Подписывайтесь через RSS
Влад Старостин со своим блогом
Пишите мне на mail@vladstarostin.ru. Подписывайтесь через RSS
2 февраля 2020
Книга авторитетного нейробиолога, лауреата Нобелевской премии о том, как в мозгу устроен процесс запоминания, и о том, как наука продвигалась в этом направлении. Книга, конечно, не претендует на то, чтобы рассказать, как же там всё устроено от начала до конца. Во-первых, несмотря на значительный прогресс, знаем мы на самом деле ещё очень мало, а во-вторых, то, что науке известно, очень тяжело воспринимать неспециалисту. Поэтому книга скорее обзорная, но написана очень живо, с отдаёт должное и Фрейду, и Канту, и Гиппократу, и технические подробности тоже есть. Работает всё, кстати, простенько, примерно так:
Внешний раздражитель, такой как удар тока в заднюю часть тела животного, вызывает активацию модуляторных интернейронов, выделяющих серотонин. Этот серотонин действует на сенсорные нейроны, повышая в них концентрацию циклического АМФ, в результате чего протеинкиназа А и MAP-киназа поступают в ядро и активируют белок CREB. Активация CREB, в свою очередь, вызывает экспрессию генов, которая меняет клетку в структурном и функциональном отношении.
А ещё книга очень личная, Кандель пишет о своём детстве, бегстве из Вены перед войной, научной карьере и семье. Вот из всего этого и складывается по-настоящему хорошая книга.
Гоголь действительно крут. Я даже не знаю другого «классического» русского писателя, у которого было бы всё так хорошо с (прости господи) сторителлингом. Такое ощущение, что автор заботится о тебе, думает о том, чтоб тебе было интересно. По-моему, это очень не свойственно нашей литературе 19 века. Очень люблю у Гоголя (в «Мёртвых душах» тоже такое есть), как он отпускает героя жить в своём времени, сам продолжает рассказ, а затем ловит героя обратно в фокус внимания:
Покамест Каленик достигнет конца пути своего, мы, без сомнения, успеем кое-что сказать о нём.
И потом:
Но мы почти всё уже рассказали, что нужно, о голове; а пьяный Каленик не добрался ещё и до половины дороги...
Всё остальное тоже хорошо: атмосфера, разные оттенки сказочности, юмор, в общем, чего и говорить.
Всякие медицинские байки. Автор — врач и судмедэксперт — рассказывает о всяких случаях из своей (и чужой) практики. Местами звучит невероятно, местами язык уж чересчур неестественно «разговорный», но какая разница. Послушать медицинские байки всегда приятно, не на заумную лекцию пришли.
Я бы сказал, что это эссе. Или лонг лонг рид. В общем, текст про то, как во Владивосток попали подержанные праворульные японские машины, и какую важное месте они заняли как в жизни города, так и в сердце автора. Сложно назвать художественным произведением, но и нехудожественным тоже сложно. Местами интересно, местами колоритно, но много и водянистого. Не знаю, кому мог бы порекомендовать, но не жалею, что прочёл.
Теперь только разглядел он, что возле огня сидели люди, и такие смазливые рожи, что в другое время бог знает чего бы не дал, лишь бы ускользнуть от этого знакомства.
Состояние последнего военного, старшего лейтенанта, оставалось стабильно-критическим. Это значит, что в любой момент помереть может, да только вот чего-то долго не мрёт.
...Позвольте, милостивый государь, позвольте! — говорил он, подступая к нему и размахивая руками, как будто бы кто-нибудь его не допускал или он продирался сквозь толпу...
Через несколько дней я записался на курсы вождения, около месяца спустя получил права, а на следующий день после этого купил машину.
Её состояние называлось «сел и поехал». Так я и поступил.
...он рассказал ему, как один школьник, учившийся у какого-то дьяка грамоте, приехал к отцу и стал таким латыньщиком, что позабыл даже наш язык православный. Все слова сворачивает на ус. Лопата у него — лопатус, баба — бабус. Вот, случилось раз, пошли они вместе с отцом в поле. Латыньщик увидел грабли и спрашивает отца: «Как это, батьку, по-вашему называется?» Да и наступил, разинувши рот, ногою на зубцы. Тот не успел собраться с ответом, как ручка, размахнувшись, поднялась и — хвать его по лбу. «Проклятые грабли! — закричал школьник, ухватясь рукою за лоб и подскочивши на аршин, — как же они, чёрт бы спихнул с мосту отца их, больно бьются!» Так вот как! Припомнил и имя, голубчик!
Бóльшая часть офицеров пила выморозки и умела таскать жидов за пейсики не хуже гусаров; несколько человек даже танцевали мазурку, и полковник П*** полка никогда не упускал случая заметить об этом, разговаривая с кем-нибудь в обществе. «У меня-с, — говорил он обыкновенно, трепля себя по брюху после каждого слова, — многие пляшут-с мазурку; весьма многие-с; очень многие-с».
Такая острота показалась не совсем глупою винокуру, и он тот же час решился, не дожидаясь одобрения других, наградить себя хриплым смехом.
...человек, взглянувший на него, уже готов был сознаться, что в этой чудной душе кипят достоинства великие, но которым одна только награда есть на земле — виселица.
Фома Григорьевич готов уже был оседлать нос свой очками...
Курящий мент на всякий случай присматривал, чтобы с трупом ничего не случилось. Он явно нёс за него какую-то ответственность, но, похоже, не хотел, чтобы проходящие мимо граждане соотносили его с трупом.
У нас федеральная трасса только одна, потому что и направление одно — на запад. Владивосток — тупик империи, конец рельсов и географии.
Под носом торчали у него коротенькие и густые усы; но они так неясно мелькали сквозь табачную атмосферу, что казались мышью, которую винокур поймал и держал во рту своём, подрывая монополию амбарного кота.