Прочитано в июле — октябре 2022

В соборной церкви мой проводник повёл меня прямо в могиле Канта. «Что за Кант? — сказал я; — я об нём слыхал, но никогда не читал его; покажи-ка мне лучше, где похоронены последние великие магистры». Немец посмотрел на меня с удивлением. Для Германии решительно наступил век философических бредней.

...всё это, конечно, довольно смешно, но то что смешно не всегда бывает забавно.

Говоря об Авдотье Петровне, хотелось бы мне перевести французское слово câlinerie, и для того выдумываю русское слово ластительность: её было в ней много, хотя по временам очи её и тогда на минуту загорались сильным гневом. Она мне чрезвычайно нравилась. Посмотрите на котёнка, когда он катает шарик или играет с пробкой, как он забавен! Как все движения его милы, хотя с мурлыканием он и выпускает маленькие когти свои! Посмотрите на него через несколько месяцев, и вы его узнаете в мрачной, сердитой кошке. Вот история Авдотьи Петровны Гурьевой.

Весь физический состав мой был потрясён...

Англия ничто иное, как торговый дом в самом гигантском размере; Англия и компания, то есть правительство и камеры; они связаны общими огромными выгодами; всё спорят, иногда ссорятся, но до разрыва никогда дойти не могут. И вся эта меркантильность покрыта блеском короны, роскошью и славою знаменитых имён. Ничего столь чудовищно-чудесного, ничего подобного Англии в мире не бывало, и смело можно сказать — никогда не будет. А она примером своим ищет ослепить другие народы, зная, что мятежи сокрушат у них государственные силы, убьют промышленность и таким образом предадут их в её руки.

...был дик, угрюм, и оттого казался рассудителен, чего однако же вовсе не было.

Он был виден собою, бел и румян; но дурь и спесь, так ясно выражаемые его оловянными глазами, делали всю наружность его неприятною.

...которого, судя по связям его, считали либералом; если он им и был, то втайне и, как мне казалось, даже тайком от самого себя.

Как ни выдумывай, как ни смягчай выражения, приличнее названия дурищи приискать ей не возможно.

Мне приходило в голову: что, если бы привести в этот дом незнакомого человека с завязанными глазами и посадить его в бильярдной? Он задыхался бы от табачного дыма, услышал бы стук ногой иного нетерпеливого игрока, который после неудачной били произносил бы слова саперлот и сапристи; услышал бы громкий хохот неизвестной ему женщины. Если бы спросить у него, как он думает, где он находится? Он, верно, отвечал бы: в самом простом немецком трактире и слышу голос содержательницы его. Когда спала бы с него завязка, как удивился бы он, увидя графа Липу, князя П.М.Волконского и других знатных людей, посетителей сей аристократической таверны. Приметным образом менялись нравы: начинали отбрасывать узы пристойности и приличия.

Главным недостатком его была нерешительность. И у меня он требовал советов; когда же я излагал мнение, он спешил опровергать его, но лишь только я от него отступался, как он приставал к нему.

Я ли или что-то во мне вступилось за честь русских, и на замечание его, как смею так говорить с польским графом (будто есть настоящие польские графы), отвечал...

Я не нашёл в ней почти никакой перемены: чёрные, прекрасные, мутные и блуждающие глаза её всё ещё горели прежним жаром; чёрные, длинные нечёсанные космы, как и прежде, выбивались из под чёрной скуфьи, и вся она, как чёрная трюфель в масле, совершенно сохранилась в своем сальном одеянии.

Впрочем, он был не без ума, хорошо занимался литературой и принадлежал в числу тех людей, которые берутся за всё, обещают много и из которых, наконец, не выходит ничего.

Многочисленное семейство его было примечательно родовым, наследственным свинообразием.

Вообще Пенза была, как Китай, не весьма учтива, но чрезвычайно церемонна; этикет в ней бывал иногда мучителен.

...вообще и тогда богатству кланялись, но только с условием, чтоб и оно откланивалось.

Трудно было назвать её уродливою, а красивою еще труднее: как для красоты женской, так и для безобразия есть некоторые условия; она им всем была чуждою.

...она говорила голосом удушливо-перхотным.

Эта молоденькая, беленькая, полненькая дочь его, Александра Ивановна, имела самое приятное из дурных лиц.

Странно в нём и то, что он уверен был и других уверял, будто читал всех иностранных писателей, которого бы при нём ни назвали, только не помнит содержания их творений; когда же начнут ему доказывать, что они никогда не были переведены на русский язык, а другого кроме его он не знает, то других возражений, кроме грубостей, он не находит.

...тело его трепетало как несомый на блюде картофельный кисель...

...народ был подобран всё рослый, усастый, лошади под ними были, как слоны, и каски на них в аршин вышиною...

От роду было ей лет сорок, если не более; весу в ней было пудов сорок, если не более; она была рыжевласая, и рябины на лице её спорили за место с веснушками.

В Кутле унялись гром и молния; кончилась поэзия грозы, но не прекращалась прозаическая часть её, проливной дождь, который охолодил воздух.

Они ходят к нему прямо в кабинет, в спальню, даже далее...

Тогда вице-губернатором в Пензе был поэт князь Иван Михайлович Долгоруков, прозванный Балконом по нижней челюсти необычайной величины, выдвигающей в виде сего архитектурного прибавления столь же большую губу.